Когда глаза привыкнут к темноте - Страница 73

Еще рыдая, еще сдерживая последние, отчаянно рвущиеся из груди всхлипы, Марина легла прямо на пол, сжала рукой отзывчивый гриф гитары и закрыла глаза. «Вот, Лера поднимется, поедем куда-нибудь в лес, в избушечку лесничью. Нужно будет с собой взять муки, пшена, соли, конечно. Грибы будем собирать. Мама бы обязательно белых нашла. В сторожке нашей будет тепло – раздобудем дров, растопим печурочку… Я научу Леру слушать лес». Мысли сплетались, будто корни травы, струились лесным ручьем, тихонечко шелестели, подобно сонной листве. Марина опять вспоминала потерянную с детства тропинку к сладостному сну, когда ничто, кажется, не в силах тебя испугать, когда ничто не угрожает тебе, и все, кого ты любишь, живы… «У меня никого не осталось, кроме Леры. – Марина разжала руку, и отпущенные струны отозвались глубоким вздохом. – Мама умерла, отца я потеряла, так и не обретя, бабушка предпочла быть ближе к небу, а не к нам с мамой. Я всегда всех любила, но так и не познала любви. У меня был… Господи! За что? Если и с Лерой что-то… то к чему мне жить? Жизнь-то уже прожита…» Могучие древесные стволы исчезли. В тумане вновь нахлынувших слез исчез лесной дом. Мороком обернулись детские мечты. Забылись мамины песни. «Только бы Лера вернулась из больницы живой и здоровой. Только бы Лера…»

Лера вернулась живой и здоровой, но совсем иной. И надо было как-то покориться чуду, навязчиво и откровенно вторгшемуся в их судьбы. Мириться с чудом и в то же время жить обычной жизнью, ходить на работу, покупать и готовить еду, убирать квартиры и вести беседы за вечерним чаем…

Как на беду, Маринины хозяева наконец сделали окончательный выбор между прекрасным «там» и сомнительным «тут».

– Мариночка, мы тебе дадим самое лучшее рекомендательное письмо, – заверила хозяйка. – Так жаль, так подружились мы за это время!

А сама смотрела робко. «За это время» она стала Марину уважать и побаиваться. Та была строга, сдержанна, и вообще, не поймешь, с какого боку к ней подойти. Носит белые блузки, черные юбки, туфли-лодочки без каблуков.

Не душится, не красится, не курит. Ни о чем не попросит, не польстит, даже не улыбнется лишний раз. Но исполнительна, пунктуальна, аккуратна. Сокровище, а не домоправительница!

Рекомендательное письмо было написано блестяще, Марина сама сочиняла. Хозяйка только кивала и подсказывала, серьезный Пусик поставил подпись и печать. Эта парочка распоряжалась судьбой Марины уже несколько лет, пора им сойти со сцены, но напоследок еще одна подачка, финальная реплика под занавес.

– Мне говорили, Новикова ищет кого-то, – обронила хозяйка. Уже не хозяйка. – Но мне бы не хотелось вас туда рекомендовать. Дама очень капризная, хотя платит много.

– Хотелось бы все же… – заикнулась Марина. Ей было все равно.

Капризная – не капризная, какая разница. Она вынесла столько, что могла уже сдавать экзамены на аттестат терпения. Она могла бы сдружиться даже с нильским крокодилом. С рекомендательным письмом Марина поехала к будущей хозяйке, но не ее встретила, а бывшую домоправительницу, весьма суровую особу. Испытания закалили характер этой женщины и сделали ее лицо похожим на обломок скалы.

– У вас будет сложная работа. Елена Николаевна требует многого, но это хорошо оплачивается. Постельное белье менять каждый день. Составлять гармоничное меню согласно диете – все легкое, полезное. Следить за горничными, за уборкой. Недочет спросят с вас.

Она не ограничилась устным перечислением обязанностей домоправительницы, выдала Марине листочек с перечнем всех хлопот, что на нее свалятся. После долгого и откровенного разговора немного отмякла, пристроила щеку на руку (вот-вот затянет «Лучинушку», подумала Марина) и взяла совсем другой тон:

– А какая она женщина-то душевная, Еленочка наша Николаевна! Строга, это да. Но уж если угодить, ничего не пожалеет. Я у ней двадцать лет служила. Всех своих оболтусов на ее деньги подняла, дочке квартиру купила, себе старость обеспечила. Все она мне сначала в пример какую-то Ваву ставила. А что за Вава, не знаю. Имя-то словно собачья кличка! Видно, до меня работала. Теперь уж она старенькая совсем, забываться стала, из ума выходит. Бывает, нарядится, накрасится, парик нацепит да перед зеркалом выплясывать начнет. Меня зовет: как я тебе, Любаша, Любовь Игоревна меня звать, хороша ли? Хороша, отвечаю, больше сорока лет и дать нельзя. Она и рада. А сама из себя страшная, как макияж наведет, сил нет! Но денег себе заработать смогла, у людей авторитетом пользуется. Придешься ей по душе, проживешь как у Христа за пазухой. Да уж недолго, видно, ей осталось…

– А сама она где? – осмелилась спросить Марина.

– На курорт улетела, СПА какую-то себе делает. Опять, должно быть, лицо подрезает и подтягивает. Я ей твое резюме по факсу отправила и письмо рекомендательное. Дала добро. На вот, возьми письмецо, если не ко двору придешься, так в другое место отнесешь. Велела тебе приходить четырнадцатого, с утра. Она прилетает вечером пятнадцатого, так чтобы к ее приезду все готово было. Пошли, покажу тебе кухню, с другой прислугой познакомлю.

ГЛАВА 7

Врать легко только писателям, совесть у них чиста, и все знают, что они врут. Чем краше писатель соврет, тем больше ему чести. А простым смертным врать тяжело, все детали вранья приходится держать в памяти, совершать массу ненужных действий, чтобы свое вранье скрыть. Так, Марина в ожидании четырнадцатого числа продолжала делать вид, будто каждое утро ходит на работу. Обманывала Леру. Могла бы солгать, что, мол, отпуск у нее, но «отпуск» уже был месяц назад. Это в какой же библиотеке так часто отпуска дают?