Когда глаза привыкнут к темноте - Страница 76

Хозяйка позвонила на мобильный Любовь Игоревне, наказала, чтобы новая работница явилась пред ее очи утром шестнадцатого числа, когда она отдохнет и придет в себя после перелета. Та передала приказ и с легким сердцем покинула особняк. Ее служба кончилась. Марина ушла вслед за ней, и у нее в душе царила странная смесь покоя и тревоги. Она получила работу, но не укрепилась на ней. Она может потерять работу, но так ли уж это страшно? Вчера в порыве откровенности Марина рассказала Олегу, где и кем она работала последние годы.

– Ты будешь отличной женой, – солидно покивал он. – Но я ревнив. Только наше хозяйство, и никаких больше!

Быть может, впервые в жизни Марина чувствовала себя легко. Она вспомнила, как в юности рассуждала с мамой.

«Мы говорили: большинство людей живут как придется. Они – жертвы обстоятельств. Своего мнения у них нет, своей воли нет. Они живут волей окружающих, волей близких им людей или государства. С детских лет попавшие в клетку из правил, мелких правил, житейских, бытовых, они живут с шорами на глазах и бывают счастливы тупым, унылым, желудочным счастьем.

Мы считали: некоторые люди живут как хотят. Они взбунтовались в детстве, или в юности, или родились такими. Они не приемлют правил – вернее, они выработали правила для себя. Порой эти правила идут вразрез с общепринятыми, и следование им приводит человека в тюрьму, тянет его на дно жизни. Бывает, напротив, что симфонии пылающих жизней звучат выше и прекрасней, чем правильные нотные упражнения всех остальных людей. Из таких исключений рождаются писатели, музыканты, поэты, художники… Подобные одиночки несчастны весь свой век, и порывы вдохновения делают их еще несчастней.

Мы думали: есть люди, которые живут как должно, исполняя не зыбкие уставы человеческие, не свои эгоцентричные законы, но вечные каноны, данные человеку высшим разумом. И люди эти, живущие как должно, счастливы даже в несчастье своем, потому что видят в нем волю Бо-жию, и славу, и свет Его…»

Значит, Марина всю жизнь жила как придется, время от времени пытаясь зажить как хочется. Но только сейчас услышался ей нежный, далекий голос флейты, призывающий ее, только теперь она не сама шла на этот звук, не летела в беличьем колесе повседневных хлопот, а словно нес ее кто-то в колыбели теплых ладоней…

В тот вечер она долго рассматривала старые фотографии. Умилительная старательность угадывалась в них, ведь много еще лет пройдет, прежде чем фотоаппарат появится в каждом доме, а отснятую пленку можно будет проявить и напечатать в течение какого-нибудь часа. А то и вообще не печатать, хранить в компьютере. Нет, в пору Марининого детства ходили сниматься в ателье, где волшебник-фотограф долго мудрил, устанавливал свет, выбирал убогие декорации, усаживал «пациента» в максимально неловкую позу, причем у детей под мышкой непременно оказывалась чужая, нелюбимая и некрасивая игрушка. Натянутые улыбки, принужденные выражения глаз, резкие тени… Но какой талант порой проглядывал в этих снимках, но каким живым делал удачливый мастер – съемщик, как тогда все еще по старинке иногда называли его, – запечатленный облик, и как щедро одарял он бессмертием покорного клиента! Одна такая фотография хранилась у Марины: мать в кримпленовом платье, расписанном фантастическими цветами, с крупными янтарными бусами на тонкой шее, смотрела в объектив и весело, и испытующе, будто решала, захохотать вот прямо сейчас во все горло или не стоит?

Бусы эти Марина помнила. Их мама дала ей надеть в четвертом классе на новогодний карнавал. В сарафанчике, обшитом мишурой, в бумажном кокошнике, собственноручно вырезанном из картона, Мариша изображала боярышню и читала длинные, сложные стихи. Она так волновалась, так теребила бусы, что нитка не выдержала и порвалась. Крупные бусины цвета густого меда разлетелись по залу, поднялась суматоха, дети принялись их собирать. Бусины совали Марине в руки и в карманы, но кое-кто из ребятишек поддался соблазну, потому что снизанные заново, бусы оказались слишком коротки. Их нельзя было носить, и они распались, сгинули, раскатились по прожитым годам… И только одну бусину, не идеально круглую, с чуть приплюснутым бочком, но зато с застывшей в глубине прозрачной чешуйкой, словно с древним, остановившимся сердечком – только одну! – Марине удалось сохранить.

Ей захотелось взглянуть на бусину сейчас же. Она жила в коробке из-под английского печенья, в компании с документами, бумагами, нехитрыми драгоценностями. Но еще до того, как коробку достать, Марина почувствовала неладное. Она была очень внимательна, очень скрупулезна. Сегодня утром, например, заметила, что магнитик, придерживающий откидную дверцу старого, обшарпанного трельяжа, ослаб. Чтобы дверца крепче держалась, Марина уплотнила ее кончиком носового платка. Сам он выпасть никак не мог, но все же валялся отчего-то в глубине шкафчика, смятый и скомканный. В шкатулке же явно кто-то рылся. Эту квитанцию по оплате телефона Марина положила туда только вчера. Она должна лежать сверху, но ее нет. В коробке кто-то рылся. И это мог быть вор – только вряд ли вор стал бы, не найдя денег, аккуратно укладывать бумаги обратно. В шкатулке рылась Лера. Ей что-то понадобилось – потеряла адрес матери, или захотела нацепить жемчуг, или…

И в этом не было ничего дурного. Кроме того, что на этот раз в шкатулке хранился один документ, которого Лерке видеть не стоило. Судя по всему, именно им она и заинтересовалась. Рекомендательное письмо было вывернуто наизнанку, текстом наружу, и сложено не по сгибам. Итак, она знает. Узнала только сегодня и была так потрясена, что даже не смогла или не сочла нужным скрыть «следы преступления». Нестрашная, забавная ложь о библиотеке, о гардеробщике Кончике и генеральной уборке в книгохранилище, после которой распухают руки, вдруг обернулась тошнотворным, тоскливым враньем. Неужели она стыдилась того, что работает прислугой? Или боялась, что Лера начнет ее стыдиться? Все равно – глупо, глупо, глупо! Лучше пойти сейчас и объясниться самой, не дожидаясь углубления конфликта!