Когда глаза привыкнут к темноте - Страница 55

К оглавлению

55

– Какой?

– Термальной. Это такое косметическое средство. Чистая минеральная вода.

– Слава производителям косметики, до чего додумались!

– Смотри, очень удобно. Можно брызгать в рот. Пить не так хочется.

– И хватит надолго.

– Надолго? Что ты имеешь в виду?

– Тшш. Ничего. Побрызгай мне тоже. Спасибо. Чудесная вода. А перекусить ничего нет?

– Представь себе, есть! Драже «Тик-так», свежесть в двух калориях!

– Немного.

– Обычно у меня в сумке можно найти шоколадку… Но я ведь собиралась на светский раут!

– Прости меня.

– Не за что. Ты же не знал. Хотя, если бы ты рассказал мне все раньше… Я бы почувствовала подвох.

– И не поехала бы?

– Поехала… Давай зажжем свечу?

– Не надо. Пока ты спала, я обследовал стены. Тут почти нет притока свежего воздуха. Пламя сожжет нам остатки кислорода.

– Теперь еще и это.

– Прости меня.

Они помолчали, хрустя мятными конфетками. Лера зачем-то полезла в сумку – и звонко вдруг хлопнула себя по лбу.

– Какие же мы идиоты! Телефон! Мы позвоним, и… – Лера осеклась. «Поиск сети» – говорил голубой экранчик.

– Пока ты спала, я уже пробовал звонить. И сообщения посылал. Ноль. Тут стены обиты какой-то дрянью. Волны не доходят.

– Бог ты мой… И еще, знаешь… Мне надо.

– Что? А-а… Отгородим условный санузел. Вот, скажем, столиком. Да не стесняйся ты!

– На войне как на войне.

– Вот именно.

Она возвращается, смущенная, и плачет тихонько ему в плечо, бессильно всхлипывает.

Тишина – ни звука. Темнота – ни лучика света. И по мягкому полу подкрадывается невидимая смерть. Высохшая старуха с лицом, искаженным злобой, покрытым багровыми пятнами проказы. Безумное и злое чудовище. И бежать от нее некуда – только в кольцо сильных мужских рук. У Кости до крови сбиты руки. Он стучал в стены, в пол. Но все бессмысленно. Пусть он лучше теперь обнимает Леру, жадно обнимает в первый раз. В последний раз.

– Милая…

– Милый… Не прижимай меня к себе так сильно, я тоже хочу тебя поцеловать.

– Как ты это хорошо сказала. Милая… Милая…

Светящиеся круги и спирали в темноте, огненное проникновение, всепожирающая нежность… Слияние двух душ и двух тел, единение на пороге смерти…

– Моя?

– Твоя.

– Насовсем?

– До самой смерти. Ты знаешь, я ни о чем не жалею.

– Я люблю тебя.

– И я люблю тебя. Хочешь еще воды?

– Воды. И тебя.

– Ненасытный… Знаешь, а ведь я знала, что ты у меня будешь. Я заглянула в свои глаза.

– Там был я?

– Ты. И я. В этом самом платье. В этом доме. И сейчас я вспоминаю – надвигалась какая-то тень, словно туча грозовая.

– Не надо.

– Не буду. Поцелуй меня.

Нежный женский смех в полной тьме, в духоте, в смертельной западне. О вечное чудо всепрощающей любви, готовой всегда прийти на помощь или принести последнее утешение!

– Очень душно. Который час?

– Шесть.

– Мы не переживем эту ночь, правда?

– Уверен, что переживем.

– А завтра?

– Я не знаю. Но мне не страшно будет умереть рядом с тобой. И я постараюсь, чтобы ты тоже не боялась.

– Какой она будет, наша смерть?

– Мы заснем. И не проснемся.

– Хорошо, если бы так…

Ночью Валерия несколько раз теряла сознание. Мрак брызгал ей в рот воду из баллончика, обмахивал своей рубашкой, баюкал ее на руках. Он старался дышать пореже, чтобы ей досталось больше воздуха. Если бы он мог, он отдал бы ей всю свою кровь. Всю свою силу.

А когда настало утро, он не смог встать, но по-прежнему крепко держал Леру в объятиях. Она не то спала, не то была в обмороке. Что-то невнятно шептала. Он дал ей воды, сам сделал несколько крошечных глотков. Кажется, пришла пора прощаться. Конец, конец.

Часть третья
МАРИНА

ГЛАВА 1

Ей снился дом – но все реже и реже, все менее и менее отчетливо. Она уже не могла бы сказать, сколько шатких, скрипучих ступеней вело на второй этаж, не помнила, какого цвета дерматином обита была тяжелая дверь, и не умела воскресить в памяти запах воскресного утра. Смешанные ароматы кофе, убежавшего и пригоревшего молока, маминых папирос, теплых рогаликов из булочной через дорогу… По воскресеньям всегда особенно ярко светило солнце, и даже старый кенар Лимончик пел веселую песенку, не имевшую ничего общего с будничными скрипами. А все потому, что маме не нужно было идти на работу, Марише – в детский сад, и они целый день проводили вместе! Они вставали рано, тому было три причины. Во-первых, по субботам традиционно рано ложились спать. Во-вторых, сказывалась привычка. А в-третьих, им жаль было потратить на сон даже лишний часок из этого чудесного воскресного дня!

Но, как бы рано Мариша ни проснулась, мама вставала еще раньше. Она варила на кухне кофе и кипятила молоко. Молоко и кофе, как правило, дружно убегали, потому что мама не только кухарничала, но еще курила папиросы из желтой коробочки и читала книжку. Мариша не раз в мамины книги заглядывала, но картинок там почти не было, а слова располагались в столбик. Называлось – стихи. Вовсе неинтересные. Но может, маме интересно их читать, потому что она библиотекарь?

Мариша шлепала по холодному полу, тихонько приоткрывала дверь в кухню, заглядывала одним глазком. С папиросой и книгой мать сидела у окна, на ней был воскресный халатик – самый чудесный халатик на свете, стеганый, розовый, как ванильный зефир. И мама была самой красивой на свете – казацких кровей, худая, высокая. Кожа у нее была смуглая, глаза блестящие, черные, нос с горбинкой. Она коротко стригла сухие черные волосы. От нее всегда било током, так что целовать ее следовало очень осторожно.

55